В начале весны 1930 г. в Щкотовском районе были раскулачены владельцы крупных оленьих хозяйств Михаил Патюков, Семен Буренок и его три брата — Тихон, Николай и Ефим, а также трое состоятельных крестьян села Майхе — Дорошенко Евдоким, Иван Шпилько и Мурач Гавриил, которые в годы НЭПа занимались хлебопашеством, оптовой торговлей продуктами и фуражем.
Хозяйства их по всем показателям были кулацкими, а сами они кулаками, трудившимися, правда, вместе со своими рабочими в оленьих загонах, на полях, сенокосах и на складах. В 1929 г. их обложили индивидуальным налогом. Видя, что этот налог ведет дело к краху, они не стали его платить. В марте имущество всех этих кулаков было по суду конфискован, а Буренок, Дорошенко, Шпилько и Мурач приговорены кроме того к двум годам лишения свободы с последующей высылкой за пределы Дальневосточного края. Приговор отобрал у раскулаченных большинство прав, предоставленных конституцией, а детей их лишил возможности наряду с другими получить среднее и высшее образование.
Возвращаясь из Владивостока, где проходило заседание окружного суда, майхинцы заехали к Патюкову, хутор которого находился в устье реки Майхе. Они хотели услышать совет, что им дальше следует делать. Патюков рассказал, что проходивший недавно в Москве Пленум ЦК ВКП/б/ принял решение полностью ликвидировать частную собственность в СССР, а значит добиться справедливости в такой обстановке официальным путем практически невозможно. В ходе дальнейшей беседы он высказал мысль, что правительство, идущее против воли народа, долго удержаться у власти не сможет и посоветовал майхинцам продержаться на воле месяц-другой, а там, даст бог, все переменится. Больше ничего говорить он не стал. Патюков был не из тех, кто трезвонит на каждом шагу все, что слышал и знает. Но если он что-то сказал, то оно, безусловно, так и будет.
Прибыв домой, осужденные тайком от сельчан собрали одежду, продукты, оружие, погрузили все это в телеги и ночью ушли из села. Ушли и как в воду канули. Дней пятнадцать о них ничего не было слышно. В Майхе несколько раз приезжала милиция, чтобы отправить их в исправительные лагеря, но, не застав дома, всякий раз уезжала ни с чем. Вскоре по селу стали ходить слухи, будто бывшие кулаки обосновались в тайге. Отдыхают, охотятся, попивают вино и ждут политических перемен. Какой-то знающий человек им рассказал, якобы в крае будет скоро восстание, советская власть падет и жизнь развернется на старое. Говорили, что время от времени они по ночам приходят домой, чтобы попариться в бане, переодеться в чистое, понянчить детей. Как потом оказалось, слухи эти были правдивыми. Осужденные приходили не только домой. Мурач Гавриил, например, был в Шкотово, в Новонежино, беседовал с родственниками. Его интересовало, поддержат ли железнодорожники и шахтеры крестьянское восстание в крае. В Шкотово он узнал, что восстали романовские мужики, но и бедные и что будто бы где-то сосредоточены военные силы, которые ждут от кого-то сигнал, чтобы освободить от власти большевиков весь Дальний Восток. Это известие окрылило майхинцев, прибавило им терпения и стало сдерживать от необдуманных действий.
Однажды в тайгу к ним пришел Патюков и попросил, чтобы они украли на госпредприятии около Майхе несколько больших армейских палаток и отнесли их в Кучелинову падь. Эта просьба в какой-то степени подтвердила слух о предстоящем прибытии в Шкотовский район военных или рабочих. Больше недели майхинцы пребывали в счастливом, радостном состоянии. Они с удовольствием украли палатки, отнесли их в Кучелинову падь и запрятали, где было приказано.
Но через полмесяца к ним снова пришел Патюков и, сокрушаясь на обстоятельства, заявил, что восстание не состоится. Портовики и железнодорожники отказались участвовать в нем. За ними последовали и шахтеры. Штаб, руководивший его подготовкой, опасаясь репрессий, ушел за рубеж.
Потрясенные таким сообщением Буренки, Мурач, Дорошенко, Шпилько на какое-то время потеряли дар речи. Все их надежды на лучшее рухнули. Видя, в каком состоянии оказались майхинцы, Патюков настоятельно посоветовал, как можно быстрей уходить за границу.
Оправившись от тяжелого шока, Тихон Буренок обратился к обитателям зимовья с такими словами: «Если нам остаток дней суждено провести на чужбине, в отрыве от жен и детей, если сыновья наши будут вынуждены существовать в скотских условиях, мы обязаны перед уходом хлопнуть дверью так, чтобы услышало начальство в
Шкотово и во Владивостоке». Присутствующие согласились с такими словами, хотя и не знали, что для этого нужно делать. У каждого на душе было горестно, тяжело и тоскливо.
Шпилько предложил перед уходом в Китай дать возможность всем попрощаться с родными. Первым пошел в Майхе Мурач. Возвратившись оттуда, он рассказал, что 12 апреля в Многоудобном будет собрание, на котором должен выступить уполномоченный по хлебозаготовкам Барботько, по инициативе которого было заведено уголовное дело на них и начались все дальнейшие беды. «Наказать кровопийцу Барботько!» — единодушно решили они и поручили исполнение приговора Николаю Буренку и Мурачу.
Утром Буренок и Мурач отправились в Многоудобное. Шли по дороге, с обеих сторон которой стояли стога прошлогоднего сена, конфискованного у майхинских крестьян и переданных хозяйственному отделу Шкотовского РОВД. Такое решение изначально вызвало у крестьян возмущение. Им пришлось осенью покупать сено, а милиция по каким-то причинам не стала вывозить его, а оставила на лугах. Простояв до середины весны под дождями и ветрами, оно потеряло первоначальную ценность. Это еще более усилило возмущение майхинцев. Буренок и Мурач помнили все обстоятельства, связанные с этим событием и с большим удовольствием сожгли все 48 стогов, разбросанных на лугах к востоку от Майхе.
В Многоудобное они пришли поздно вечером и расположились вблизи дома председателя сельсовета Кравцова, зная, что у него останавливается на ночлег все начальство из Шкотово. Дождались конца собрания. Последними из сельсовета вышли двое мужчин, закрыли дверь на висячий замок и направились к дому Кравцова. В темноте не было видно, который из них Барьботько, а который Кравцов. Стрелять в обоих не стали. Вышедшие из сельсовета зашли в дом, зажгли лампу. Их хорошо было видно через окно. Кравцов что-то сказал своему гостю и вышел. Приезжий остался один. Стоя спиной к окну, он вынул из портфеля банку с консервами и стал открывать ее. В этот момент прогремели выстрелы. Мужчина упал. Буренок и Мурач, пряча лица, вбежали в дом и увидели в луже крови совершенно неизвестного им человека. Он был мертв.
На следующий день всему району стало известно, что в Многоудобном убит заведующий отделом Шкотовского райисполкома Андрей Альфредович Зальпе, прибывший в это село, чтобы убедить крестьян в необходимости создания там колхоза.
Расследованием уголовного дела по данному преступлению руководил начальник Шкотовского районного отдела милиции Уралов Владимир Иванович. В 80-х годах, будучи пенсионером и проживая во Владивостоке, он рассказал автору этих строк, что А.А. Зальпе был уважаемым человеком в районе, занимался просветительской деятельностью и к хлебозаготовкам никакого отношения не имел. Похоронили его с почестями на окраине старого поселкового кладбища рядом с братской могилой партизан, погибших в 1920 г. во время провокационного выступления японских интервентов.
Группа, руководимая Буренками, после убийства Зальпе каждые сутки меняла место ночлега, боясь оказаться в руках милиции или ОГПУ. Тайно встречаясь с родственниками, члены этой группы интересовались прежде всего, что известно о них органам власти и какие меры принимаются по их задержанию. Поступающие сведения были неутешительными. Убийство Зальпе осуждали практически все. Милиция усиленно вела розыск убийц и тех, кто поджег конфискованное сено. Подозревались в первую очередь Буренки, Мурач, Шпилько, Дорошенко.
Дорошенко, сходивший на отдых домой, услышал от жены, что жители Майхе осуждают только убийство Зальпе, а уничтожение сена одобряют и считают, что это надо было сделать еще в прошлом году. Хватаясь за такое одобрение и невысказанную вслух похвалу, прятавшиеся в тайге стали думать, что еще они смогли бы сделать такого, чтобы земляки вспоминали их добрым словом. На память пришло недавнее возмущение крестьян, связанное с передачей земли, ранее принадлежащей майхиискому обществу, строящимся рядом с селом государственным предприятиям — тарному цеху и рисосовхозу. Майхинцы всегда имели доход от этой земли, а советская власть лишила их этого. Если тарный цех располагался в лесном массиве вдали от села, то рисосовхоз построили рядом на удобренных майхинских полях и облагороженных сенокосах. Кроме рисовых чеков советская власть отвела участки для стротельства фанз принятым на работу корейцам. Около фанз выросли огороды, в то время как майхинцам для этих же целей пришлось распахать целинные земли в малоудобных местах. У Шпилько появилось желание уничтожить корейский поселок.
В конце мая согласно установленной очереди на отдых пошел Шпилько, предупредив, что задержится дома на сутки. Однако через пару часов он возвратился назад и с волнением стал говорить, что секретарь партийной ячейки села Николай Шевцов прошлым вечером проводил собрание, на котором призвал всех сельчан оказать помощь милиции в задержании убийц Андрея Зальпе, у которого в Шкотово остались жена и малолетний ребенок. При этом Шевцов называл фамилии всех, кого подозревала милиция. Он говорил, что пока убийцы находятся на свободе, спокойствия в районе не будет, потому что одному богу известно, кого они захотят завтра убить. «Вы же знаете, — говорил Шевцов, обращаясь к своим землякам, — что эти бандиты регулярно приходят домой, парятся в бане, спят с женами в чистой постели, а потом как ни в чем не бывало уходят в тайгу». Далее он сказал, что милиция некоторых майхинцев подозревает в пособничестве банде. И подозревает вероятней всего обоснованно. Многие согласились с Шевцовым и стали думать, как они смогут помочь.
«Застрелить подлеца! — взорвался гневом Евдоким Дорошенко. — Он с самого начала был заодно с проклятым Барботкой и теперь хочет, чтобы мы подохли в лесу, а дети наши сгинули в неизвестность». Судьба руководителя майхинской партийной ячейки, добросовестного и законопослушного человека, была решена. Стали обдумывать, как и когда с ним расправиться.
Николай Шевцов работал поливальщиком в рисосовхозе. Ежедневно регулировал подачу воды на поля, следил за исправностью оборудования. Мурач предложил ночью открыть какой-нибудь шлюз и утром Шевцов обязательно там появится.
На следующий день еще затемно все семеро удобно расположились вокруг открытого ими шлюза и стали ждать. Узнав от сельчан, что вода почему-то пошла на поля, Шевцов побежал в сторону главного шлюза. Раздались выстрелы. Бежавший упал. Убедившись, что Николай убит, стрелявшие скрылись в лесу. Днем отоспались, а ночью отправились в корейский поселок. Зажгли заранее подготовленные факелы и стали бегать с ними от одной фанзы к другой. Зарево охватило всю речную долину. Поселок сгорел дотла.
Жители Майхе восприняли этот теракт и диверсию с возмущением. На собрании, проведенном по этому случаю их земляком Ефимом Силковым, работавшим в партийных органах во Владивостоке, они вспоминали справедливость слов Николая Шевцова, что пока бандиты находятся на свободе, спокойствия в районе не будет. Майхинцы через Силкова обратились к милиции и ОГПУ с просьбой активнее вести работу по задержанию этих преступников. По просьбе Ефима Силкова жители Майхе приютили в своих домах семьи корейцев, потерявших жилье.
В то время, когда проходило это собрание, пожар охватил промышленные помещения и склад готовой продукции тарного цеха Дальрыбтреста.
Предыдущая страница
Хочешь узнать больше?
|
